Пути-дороги

[kod-krasny]

Окей, я написала очередное днищное фикло и мне крайне стыдно за это. Я спецом никому его не показывала, в плане бэтинга, потому что орфография и так нормальная, а по структуре, сюжету и т.д - Воктер скажет - Рыжая, у тебя тяга к пафосу, излишней драме, сложным словесным конструкциям. Это мои болячки, да. Но вотэвер.
Выкладываю сюда.
Если кому захочется оставить коммент - всегда за
Если вдруг кто еще и поправить мое фикло пожелает - так это вообще песня просто
А Вообще я просто сгорела кхуям от Куницы.

Пйринг и персонажи: Куница/Лютобор
Рейтинг:R
Жанры: Драма, PWP
Размер: Драббл, 4 страницы, 1 часть
Саммари: "Что, задел тебя боярин за живое? Идешь с ним, за ним. Не бросаешь, не предаешь. Клятву дал своему богу перед чужим богом. Засел он, занозой засел. Глубоко, не вытащишь. А хочешь ли?"

Посвящение:
Саше и Леше за брутальных мужиков - так держать!

Примечания автора:
Осторожно: наличие флаффа, графическое описание сексуальной сцены, псевдославянские словечки, скачки во временах.
Автор внебрачная дочь Йоды и акына из аула. Сознательно кладу с прибором на логику и обоснуй. Это ж ПВП! Хотя попытка найти сюжет была.
Не откажусь от бэты, ибо проверено только вордом.

Пути-дороги

Путь до стоянки Волков Ареса — последних скифов, потомков некогда могучего народа — не близок. Лес, что стал пристанищем лесного племени, неприветлив к чужакам. Лютобор спешил уйти из этого места, перед его взором то деревья мелькают, то лица убитых им детей леса. Он заметил еще — Куница в стороне скользнул меж камней, высматривает видно все что-то, — и потерял нить, просто шел вперед, не разбирая дороги. Лютобор спотыкается раз, другой, на третий он падает в грязь и прелую листву. Сильные руки его поднимают, голос над ним произносит:
— Не пойдет так. Надо остановиться, боярин, заночевать.
Лютобор кивнул, тряхнул головой, отгоняя колдовской дурман, морок, что все еще течет в его жилах. Он покорно идет за тем, кто ведет его.
Куница торопится укрытие отыскать. Небо тяжелеет, наливается серым. Вот-вот начнется дождь.
Вниз, вдоль ручья много звериных нор. Куница подхватывает под руки война, сильные плечи в звериной шкуре дрожь сотрясает.
— Ничего, боярин. Скоро уж, — твердо говорит Куница. Из-за поворота ручья, вырастает каменная гряда, с разломом внутри.
В пещере сухо, слой палой листвы. Куница оставив Лютобора подле стены, достает из-за пазухи котомку. Не намокла, слава Аресу — тот не бросил бы своего сына без огня — дарителя жизни.
Искры, высекаемые камнем скачут на солому. Та занимается резво, и вот уже дымок вьется над костерком. Куница молит богов, чтобы кроме мертвых берендеев, племен больше в лесу не было. Он собирает хворост, поленья, несет в пещеру.
Лютобор сидит напротив огня, на коленях руки сложил. Огонь дергается, будто норовистый конь, прядет, от воина прочь. Будто не желая соперничать с огнем, горящим внутри воина. Куница садится рядом, дотрагивается до плеча чужого, хмурится.
«Что, задел тебя боярин за живое? Идешь с ним, за ним. Не бросаешь, не предаешь. Клятву дал своему богу перед чужим богом. Засел он, занозой засел. Глубоко, не вытащишь. А хочешь ли?»
Куница голову наклонил, Лютобора разглядывая — могуч боярин, плечи широкие, руки ловкие. Телом крепок, да только духом слаб — зверь внутри его разум пошатнул. Как бы худого не случилось, Куница знал, можно навсегда зверем остаться, человеческий облик потерять. Что же делать? Чем помочь?
Кивнул Куница сам себе, поближе к Лютобору сел.
Лютобор в огонь все смотрел, как потерялся внутри него. Чудились ему в все его враги — живые и мертвые, в кровавой пелене дурмана он бил их снова и снова.
— Боярин, — тихо позвал Куница, — на, попей.
Протянул флягу с водой Лютобору. Тот не заметил, в огонь все уставился. Потом будто ото сна очнувшись поворотился, схватил флягу, жадно глотать начал воду.
— Говорят, самые могучие воины не те, что полчища врагов победили, а что перед врагами внутри себя устоять сумели –говорит Куница, а взгляд его следит за дорожкой водяной, что по подбородку Лютобора на грудь сбегает.
Воин сделал глоток еще, фыркнул, брызги разбрасывая.
— Это были не враги! Это были дети, а я их убил, — голос не яростный, как сразу после бойни, у водопада.
— Нельзя мне идти. Умереть мне надобно, — глухой голос у Лютобора, тоскливый, — а ну как я жену с сыном погублю? Да и тебя…
Тоска им не нужна, от тоски быстро помереть можно — Куница цокнул языком досадливо.
— Жене и сыну ты вреда не причинишь, а за меня не бойся, отобьюсь, — Куница посмотрел на Лютобора.
— А если освобожу тебя от клятвы твоей? Уйдешь? — Лютобор глядит твердо, ответа ждет.
Куница взгляд отвел, усмехнулся криво в сторону.
— Теперь только сам Арес меня от клятвы отречь может, — и обратно на Любомира глянул, остро, жаляще, — связаны мы с тобой, боярин, одной клятвой, одним путем.
Лютобор вздохнул, опустил голову вниз, замолчал надолго. А Куница тем временем, кажись, смекнул, как боярину помочь. Только опасное он задумал, неровен час, разорвет его зверь в человеческом облике. Только другого-то пути нет.
Двинулся к Лютобору скиф ближе, сел рядом тихонько.
— Говорят шаманы, зверя сдержать можно, — тихо начал Куница, — человек всегда главнее. Всяким колдовством овладеть можно, если дух твой силен. Овладеть и управлять.
Лютобор на него глаза поднял широко открытые, посмотрел недоверчиво.
— Главнее? Колдовством управлять? Зверя удержать?! — Лютобор горько рассмеялся, крикнул почти, — и как его сдержать, скажи, сделай милость!
Куница руку на плечо Лютобору положил.
— Ты поверил мне? Клятве моей и что худа не сделаю?
Лютобор брови грозно свел, но кивнул.
— Поверил.
— Поверь и теперь, — Куница вторую ладонь к плечу протянул. Повел вниз по рукам, оглаживая.
Лютобор сидел, не понимая, но не противился. Руки Куницы на грудь легли, против сердца, словно удары считая. Потом закружили — по плечам, шкуры черные скидывая, по мышцам крутым. Глаза желтые вдруг близко к Лютобору оказались, а тот все еще хмурился.
— Зачем все это? –вроде просто водит скиф руками по телу, а сердце от ласк таких чаще забилось, то ли подвох чуя, то ли что еще.
— Так надо, — едва размыкая губы Куница ответил.
Костер затухал, в его тенях на стене пещеры Куница резко вперед подался, как для удара, но не ударил — поцеловал Лютобора. Поцеловал целомудренно — как сестру, и отпрянул сразу, вглядываясь. А Лютобора оторопь взяла поначалу, голова еще тяжелая, а после понял он, к себе прислушался, и ничего не услышал.
Спит зверь? Или опасности не чует? Воин на Куницу посмотрел, чуть головой качнул. А тот ближе опять подполз и мягко Лютобора в грудь толкнул — ложись.
Под спиной листья сухие. Над головой свод каменный. Рядом тепло живое скользнуло — точно зверь, проворный да быстрый. Сколько весен ему? Двадцать три? Двадцать пять? Молод да горяч парень. И прозвище не зря свое носит — куница каменная ближе всех к жилищам людским держится. Зазевался, собак не оставил на ночь — всех курей передушит зверь. Мелкий, но опасный.
Лютобор голову поворотил, посмотреть на противника, а Куница всем телом к его боку прижался, пальцы на впадинку ключичную положил, и опять ничего.
Пальцы ниже побежали, легко по грудине прошлись, на живот легли. Лютобор глаза закрыл, чтоб внутрь себя смотреть удобнее было, но так не увидел ничего. Куница узоры на животе выводил, нажимал, царапал ногтями — ничего. На раны свежие давил — ничего не чуял Лютобор. Но тут Куница скользнул ладонью за край портков, руки быстрее ума все сделали — за запястье перехватил, перевернулся, под себя подмял, супротив отпора не встретив. И только тогда очи раскрыл воин.
Куница под ним дышал часто, ноздри раздувались, будто у скакуна. В глазах цвета горечавки опасности нет, ни вражды затаенной, ни насмешки. Лютобор ниже наклонился, воздух носом втягивая, запах чужой — может это зверя разбудит. Нет, нету ярости той, что тогда голову топором с плеч снесла и под забор закатила. Другое есть.
Словно почуяв, Куница резко поднялся, поцелуем впился, но уже не по братски совсем. Лютобор запястье его отпустил, чуть не сломал от нежданного. Но губы его отпускать не стал, ответил кусая, властвуя. Целовал, как никогда б жену целовать не стал — больно, с боем поцелуй добывая. Отлип от Куницы воздуху глотнуть, а тот улыбается, но не зло — шало и по мальчишески. Будто хорошая проделка удалась.
— Хочешь, сладко будет? — губами истерзанными шепчет и шнурки рубахи своей развязывает.
Лютобор опомнится не успел, как тело — гибкое, жаркое, жаждущее, — к нему прильнуло. Как губы целовать стали, языком ласкать бесстыдно и руки вслед за ними. Сам не заметил, как портки стягивать стал. Куница одежду быстрее стянул, Лютобор как глянул, так и глаз больше отвести не смог — рисунки черные на шее, на груди, на лопатки, спину переходят, на мышцах перекатывающихся оживают. Ниже живот плоский, волосы темные — как у всех, аль в бане не мылись с мужиками. Лютобору жарко стало, а дальше еще жарче, как увидел, что Куница себя ласкать начинает. Стыдно глазеть, а не глазеть мочи нет, у самого колом стоит.
Костер потух почти, но уж лучше без него — щек алых не видно будет. Лютобор спиной к костру, рядом с Куницей лег, поворотился к нему, на пробу ладонью плечо погладил. А тот будто того и ждал — следом потянулся за ним, руками, губами, телом. И так жарко поцеловал, что голова вскружилась у воина.
Вжался Куница в Лютобора, грудью, бедрами. Плоть восставшая против плоти скользит сладко, жарко. Лютобор спину гладит, за талию ближе тянет, ягодицы крепкие оглаживает. Куница не отстает — ногтями по спине водит, шрамы подушечками отмечает. Вниз ведет, бока гладит, опять на живот легко давит, по волосам — густым, курчавым да прямо на головку ладонь кладет, сильно гладит.
Лютобор шипит от резкости, но смотрит — как пальцы мозолистые по плоти горячей проходятся, как бедра узкие сами к его широким ладоням льнут.
А Куница скалится, глаза звериные свои жмурит. Ближе, теснее жмется, руку меж телами сует, обхватывает, ласкает — обоих сразу!
От движения этого, от прикосновения чужого, горячего, бархатного Лютобор плывет в тумане жарком, похотном. Будто сила его ведет какая — Лютобор целует выю запрокинутую, рисунками покрытую. Целует, кусает, следы-отметины оставляет. А из горла терзаемого, не то рык, не то стон звериный, жалобный, просящий. Лютобору только это и надо — выше голову поднимает, сминает чужие губы своими, борется, подчиняет. Куница не сдается, тоже кусает, сильно — металл на языке, солоноватый, терпкий. А в чреслах уже пламя горит — не погасишь. Руки по телу худому, жилистому скользят. Ноги переплетенные, мышцы как камень. Куница дышит с присвистом, всем телом ластится, ладонью быстрее все двигает, уд свой и Лютоборов ласкает жарко. Так жарко, что мочи терпеть нет, а Куница как нарочно, вдруг медлить стал. Дразнит, как есть дразнит, гаденыш! Туман кровавый разум воина застилать стал, прогоняя туман любовный мягкий. Куница совсем остановился, а Лютобор пальцами его ребра сжимает. Выдохнул он, злобу и жажду крови прогоняя, не давая зверю проснуться. Еще раз целовать стал, рукой помочь вниз тянется, глаза закрыл, чтоб стыд его нетерпение не выдал. Кладет Лютобор руку свою, на руку недруга своего, а теперь полюбовника; крепко сжимает. Куница улыбается в губы ему, наглец эдакий, но быстрее дело идет. Скоро тело как в горячке выгибает и ломит. Губы целуют горячо, руки обнимают крепко. Задрожал Лютобор, по хребту будто плетью стегнули и захлестнуло его небывалое, сладкое и топкое. До самой маковки захлестнуло.
Чуть погодя, сквозь звон в ушах услышал стон Куницы, да увидел глаза крепко закрытые и ресницы дрожащие против лица своего.
Все ушло — жажда, боль, злоба. Пустота священная осталась. Покой.
«Ох, не обошлось тут без ведовства скифского! Бабка Дуня говорила, у них все племя колдуны да ведьмы, потому так и бьются отчаянно. И любят, ведмо, тоже отчаянно».
Куница вздохнул всей грудью, глаза открыл. А Лютобор уже собой владеет, выжидает. Куница двигаться не стал, смотрит открыто, но вызова во взоре нет. Есть что-то, чего больше вызова боялся Лютобор: в его глазах такие же мысли разглядеть можно было. Куница взор отвел, губу закусив, а Лютобор руку поднял, по щеке провел мягко, убрал прядь мокрую, со лба упавшую.
— Сладко было? — голос Куницы хриплый, глухой.
— Сладко, — кивает воин. Так сладко, что ни с кем до него не бывало и не будет уже, видит это Лютобор ясно. Чуть было не сказал это Лютобор Кунице. Хотелось, прям с языка рвалось нелепицу городить, нежную и ласковую околесину на ухо шептать.
Куница улыбается и глаза закрывает. Лютобор тоже глаза закрывает, рукой шкуру звериную нашарив, накидывает на обоих.
Утром все уйдет, весь морок ночной схлынет.
Но когда под птичье пение Лютобор глаза открывает, от луча солнечного жмурясь и видит, как луч этот самый скользит по лицу с черными рисунками, как светлые ресницы очерчивает, как в пламени волос танцует, понимает — нет, не делось никуда. Не ушло.
Вдруг словно ветер холодный, недоброе предчувствие, на Лютобора налетело. Прижал он спящего Куницу к себе крепче, наклонился, заговор читая, как мать его делала в детстве. Шепчут губы слова, строчки сами собой складываются, защиту прося.
Али получится колдовство? Сохранит их, защитит, убережет от лиха?
В думах Лютобор опять задремал, не чуя, что его висок пальцы мозолистые благодарно гладят, а губы ласковые лба касаются.
Защитить того надобно, у кого нужда в этом. Кто ж сам от себя защиты найти не может, тому ничем помочь нельзя — Куница знал это. Как и то, что их пути с Лютобором уже не разойдутся. До самой смерти.